Субъективный словарь фантастики  - Роман Арбитман

На этом я, пожалуй, завершу теоретическую часть. О фэнтэзи и ее разновидностях написаны уже тонны статей, и нет смысла присоединять к ним свои полкило банальностей.

Порассуждаем о конкретном: о фэнтэзи по-русски. Уже тот факт, что мы используем англоязычный термин и не имеем своего, свидетельствует о многом. Жанр этот проник на нашу территорию с запозданием. Сроки сдвинулись лет на тридцать: в СССР подобные произведения почти не издавались и, мягко говоря, не поощрялись. Исключение было сделано только для тех книг, где магия намеренно микшировалась с научной фантастикой: имею в виду, прежде всего, роман Клиффорда Саймака «Заповедник гоблинов» (см.), вышедший в серии «ЗФ» (см.), и повесть братьев Стругацких «Понедельник начинается в субботу» (см.). У Саймака в «резервации» на технологически продвинутой Земле жили гоблины, тролли, гномы и прочая англо-саксонская нечисть. У Стругацких среди сотрудников или «экспонатов» Научно-исследовательского (!) института Чародейства и Волшебства можно было встретить Бабу-ягу, упырей, ведьм, Кощея Бессмертного и т. п. Как оказалось, названные публикации и определили две формы бытования жанра в России: с конца 80-х годов, когда запреты на «ненаучную фантастику» исчезли, у нас сосуществуют англоязычные fantasy и российские фэнтэзи, авторы которых пытаются идти своим путем.

Силы неравные. С одной стороны, многолетние традиции и опыт мэтров. С другой стороны, наши сказки и былины, которые трудно трансформировать в духе «меча и магии». К середине 90-х годов, когда поток переводных романов fantasy превысил все допустимые пределы, ряды российских фантастов дрогнули, и на прилавках стали появляться сочинения наших авторов, скроенные по западным образцам (Елена Хаецкая, Вадим Арчер, Олег Авраменко, Леонид Кудрявцев и, конечно, Ник Перумов, который первым делом вторгся на территорию Джона Толкиена). Казалось бы, русскому ответвлению фэнтэзи в таких условиях не выжить, но…

Первой удачной попыткой сделать фэнтэзи по-русски – без тотальных заимствований и вместе с тем без привкуса квасного патриотизма – стала повесть «Дорогой товарищ король» Михаила Успенского (1992). Позднее автор прославился фэнтэзийным циклом о Жихаре (см.), однако и предыдущий его опыт в этом жанре заслуживает внимания. В повести Успенского сказку превратили в Кафку, Кафку сделали былью и отлили в бронзе. Из забавной марк-твеновской ситуации – янки при дворе короля Артура (см. Попаданцы) – автор выжал максимум, поскольку отослал в фэнтэзийный мир вместо работящего технаря Хэнка Моргана советского партфункционера Виктора Панкратовича, то есть персонажа, для этого мира не предназначенного никак. Успенский не отбрасывал чужие реалии, а добавлял к ним наши, по принципу «смешать, но не взбалтывать». Сюжет, богатый залежами черного юмора, позволял добывать его открытым способом. Смех возникал сразу – благодаря оксюморону, издевательскому контрасту двух стихий: мира рыцарей, колдунов и единорогов – и мира пленумов, партхозактивов и объективок. Две косные силы сталкивались. Побеждала та, что хуже. Твеновскому Хэнку Моргану понадобилось несколько лет, чтобы развалить к чертям патриархальный артуровский эдем. Виктор Панкратович превратил королевство Листоран в пустыню всего за пару месяцев. Он выиграл соцсоревнование, догнав янки и перегнав…

Удачным примером совсем иного рода (не только по формату) можно назвать шеститомную эпопею Валентина Маслюкова «Рождение волшебницы» (2005–2011). Его гексалогия – яркая, густонаселенная, богато аранжированная, сложно структурированная (при формально линейном развитии сюжета) – сильно отличается от дежурных блюд русскоязычной фантастики. Место действия романа – это мир славянской фэнтэзи, чья этнография, однако, лишена нарочитой «исконно-посконной» густопсовости, каковая у многих нынешних коллег Валентина Маслюкова зачастую выставлена в оппозицию внешним приметам fantasy западноевропейского образца. Удачно подобранные белорусско-польско-русско-украинская топонимика и антропонимика ненавязчивы и деликатны; вселенная гексалогии не замыкается на одной волшебной стране Словании и плавно простирается во все стороны света.

Автор романа берет на вооружение всю необходимую жанру атрибутику, от братьев Гримм до Толкиена (есть тут и волшебные кольца, и колдовские книги, и роковые заклинанья), но обращается с этой атрибутикой дерзко, домысливая – а зачастую и переосмысливая – имманентные ей родовые черты. Фольклорный буян-медведь вместе с мастью меняет и характер; из малой волшебной искры возгорается ужасное всепожирающее пламя, сродни огню Холокоста; бедную златовласку, которая на свою голову выучится колдовать, может извести Мидасово проклятье… Вначале возникает слово, следом за ним – неожиданное понятие, за понятием – причудливое явление. Смертельный искрень – от простой искры, едулопы (жуткие и безмозглые убийцы) – от привычного «лопать еду», пигалики (мелкий подземный народец) – от очевидных «пигалиц». И так далее – фантазия автора неисчерпаема, иногда даже бьет через край. Скажем, одна из самых впечатляющих выдумок в книге, блуждающие дворцы, делается в итоге неподвластной самому писателю: чудо простирается за рамки позднейшей его логической мотивации, становясь пресловутой «вещью в себе»…

Опыты Михаила Успенского и Валентина Маслюкова хороши тем, что они существуют, однако они «штучные»: эти писательские достижения нельзя «клонировать» и невозможно превратить в тенденцию. Успенский умер, Маслюков ныне избирает иные жанры, далекие от фантастики. В лучшем случае книжный рынок продолжит заполнять лакуны вариациями на темы англоязычных fantasy и новеллизациями голливудских блокбастеров. В худшем случае косяком пойдут «патриотические» антихудожественные поделки в духе Юрия Никитина, у которого в книгах герои с незапятнанным «пятым пунктом» в берестяных паспорточках давали вооруженный отпор англо-саксо-хазарской нечисти. Между тем у нынешнего российского читателя есть потребность в произведениях «меча и магии». Научную фантастику породила, по большому счету, богоборческая эпоха Просвещения, которая остро нуждалась в литературе о рациональных чудесах, отчетливо «параллельных» библейским. Сейчас маятник качнулся в противоположную сторону. Какое время – такие и песни.

Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб, он же Хоттабыч, – главный герой повести-сказки Лазаря Лагина «Старик Хоттабыч», впервые вышедшей в 1938 году, а затем дважды исправленной автором (в 1952 и 1955 годах), с учетом изменения внутриполитической ситуации в СССР и международной обстановки. В общей сложности книга переиздавалась у нас более ста раз.

В авторском предуведомлении к книге Лагин несколько слукавил, обозначив в качестве источника сюжета этой повести-сказки только «Тысячу и одну ночь». В действительности же существовал более близкий источник, роман «Медный кувшин» (The Brass Bottle) англичанина Томаса Энсти Гатри (писавшего под псевдонимом Ф. Энсти), – произведение, созданное в 1900 году и впервые переведенное на русский в 1916 году (этот раритет был в личной библиотеке Лагина). Для специалистов факт сюжетного заимствования никакой тайной не был, а вот современный читатель получил возможность сравнить оригинал и его советскую версию только в 1993 году, когда сказка Энсти вышла у нас массовым тиражом.